Вечер медленно опускался на окрестности Хогвартса. Уроки завершились пару часов назад, и за эту пару часов Рабастан успешно справился с заданиями на завтра. Все эти многодюймовые эссе давались ему легко, практически играючи. Он всегда любил учиться, а уж когда дело касалось, так называемых, естественных наук, наиболее приятных ему, тут даже простоев не возникало. Младший Лестрейндж с детства был поражен болезненной ответственностью и желанием доказать, что он лучше брата, а для этого необходимо было трудиться, постигать новые горизонты и приниматься за следующие. Но назвать его заучкой, мало кому могло бы прийти в голову. По натуре интроверт, Рабастан никогда не выпячивал своих знаний, отвечая только на поставленные вопросы. Он редко сам вызывался отвечать, но всегда был отлично подготовлен, если вдруг преподавателю приходило в голову его вызвать. 
Сегодняшний день был вполне обычным, если не считать всеобщего возбуждения, которое нарастало с каждым днем, ведь Рождество вместе с зимними каникулами приближалось. Он не понимал этого праздника, как и не понимал необходимости в нем. Впрочем, Рабастан вообще не понимал праздников. Ни один из них на его памяти не прошел достойно или успешно. Праздники в Лестрейндж-холле представляли собой наискучнейшие приемы, оживить которые удавалось только Алекто Кэрроу, которая давно была включена в список особых людей в жизни младшего Лестрейнджа. К слову сказать, в этом списке уже как два года была только она. Вторым человеком в этом списке значилась мать Рабастана, но она была мертва, а, значит, не могла считаться за полноценного члена этого закрытого клуба.
Праздники в Хогвартсе отличались от скучных приемов в родном доме. К ним можно было подобрать любое определение, кроме как «скучные». Нет, скучать здесь не приходилось, и Рабастан считал за благо, если удавалось хотя бы пару часов посидеть в тишине, поскольку тишина была товаром дорогостоящим в школе, населенной многочисленными студентами, которые изливали свою возбуждение и предвкушение литрами, наполняя воздух возгласами и выкриками. Все это раздражало, по меньшей мере. А порой и откровенно злило. Школа для учебы, а не для беспорядочного копошения, дурацких надежд на какое-то мистическое чудо, которое должно явить себя само собой и без всякого участия человека, его ожидающего. Рабастан не верил в чудеса. Он верил в труд и в магическую науку, требующую приложения собственных сил. Но не в чудеса. Чтобы чего-то добиться, необходимо работать, стремиться и добиваться. Любое желание должно автоматически становиться целью. А поставленной цели необходимо добиваться планомерно. Это только хаффлпаффские идиоты могут верить, что им на голову свалится то пресловутое чудо и озолотит их своим царственным сиянием, и они вознесутся над миром, удовлетворив свои низменные и совершенно непонятные вменяемому человеку потребности.
Рабастан бросил недовольный взгляд на парочку шушукающихся третьикурсниц, которые опустились на диван рядом с креслом, в котором устроился с книгой младший Лестрейндж. Поймав его взгляд, девицы переглянулись и, противно захихикав, подорвались с места, явно решив поискать себе более гостеприимное общество. Рабастан никогда не понимал, что может быть привлекательного в этом омерзительном хихиканье, от которого у него сводит зубы. Это было ужасное ощущение, напоминавшее ему о том разе, когда в детстве Рудольфус высыпал половину сахара из сахарницы в его чай, а Рабастан, не подозревая об этом, сделал внушительный глоток. Вот так обращаешься к какой-нибудь девице с вопросом, вроде бы простым и понятным, а она начинает хлопать глазками и запинаться, а ее подружки начинают хихикать. Привлекательного в этом мало, а вот отвратительного предостаточно. Лестрейндж поморщился. Женщины в любом возрасте вели себя примерно одинаково, что, откровенно говоря, не прибавляло им очков в глазах Рабастана. Давно закрепившееся в его голове мнение о том, что большинство представительниц прекрасного пола – тупоголовые создания, с годами лишь укреплялось. Конечно, были и исключения. Но они были столь редки, что совмещать положительное мнение о конкретных персонах и отрицательное о женском роде в целом получалось легко.
Рабастан нашел строчку, на которой остановился, снова углубляясь в чтение. Время бесценно, и тратить его на размышления об отсутствии мозгов у женщин – слишком много чести.

Книжные страницы под пальцами, такие шершавые. У них есть свой запах, свой истинный вкус, который можно ощутить на губах и языке. Этот вкус не такой, какой бывает у еды, это вкус слов, сплетенных в истину, облеченных в чернильные строчки на листах пергаментов. Любовь к книгам, к знанию, которое они несут, - истинная любовь. Библиотека Лестрейндж-холла не уступает по размерам или содержанию библиотекам иных именитых родовых гнезд. В ней собраны исторические и научные труды, освещающие самые разные стороны магии, как вполне безобидной, так и считающейся не слишком-то разрешенной. И каждая книга, занимающая свое определенное место на определенной полке, - это самый настоящий житель этого маленького королевства. Рабастан любил домашнюю библиотеку. Там он всегда находил спасение. Спасение от манящей ледяной красоты матери и ее острого, как клинок, безразличия. Спасение от суровой строгости отца, который в каждом разговоре напоминал Рабастану о том, что он младший сын, а значит, никто и не ждет от него никаких свершений и особенных побед, ведь, хоть ему тоже запрещается позорить имя Лестрейнджей, но не ему становиться во главе рода. Спасение от высокомерного эгоизма и ощутимого превосходства старшего брата, который не упускал возможности лишний раз унизить Рабастана, показав, насколько он слаб и ничтожен. Дух тишины и умиротворенности, спокойствие и многовековая мудрость, которыми был пропитан сам воздух в библиотеке, действительно спасали, успокаивали, согревали. Когда младший Лестрейндж брал в руки книгу, будь то научный труд или художественный вымысел, ему казалось, что он сам исчезает, растворяется в ком-то другом. Каждая книга была для него отдельным живым существом, отдельной душой, которая исцеляла его, латала дыры и бреши в его собственной души, восполняя недостаток любви, внимания и тепла, сухими фактами, невероятными открытиями, поражающими воображение взаимодействиями ингредиентов и, конечно же, головокружительными приключениями выдуманных персонажей. Каждая книга становилась для него домом, но домом лишь на время, и именно это заставляло идти дальше и снова искать свой дом. Рабастану нравились книги, по которым можно было чему-то научиться, чему-то практическому, настоящему. Он категорически отвергал романтические бредни и пьески, откровенно не понимая, как они могут занимать хоть чьи-то умы и досуг. Любое проявление любви, надежды на любовь, желания любви, казалось ему отвратительным, постыдным. Ему, всегда мечтавшему о тепле родных, но так никогда и не получившему эту теплу, было непонятно, как это, желать любви постороннего человека, как непонятно и, зачем это делать. И лишь глубоко внутри, где-то в районе солнечного сплетения, сидело маленькой убеждение, которое давно сплело там себе прочный кокон, и пустило переплетения свой паутины по всему телу юноши, - убеждение, что он недостоин любви. Ведь, если он был недостоин любви родителей, то какой-либо иной любви он и подавно недостоин. Но ведь это не повод меняться, что-то делать,  стремиться в ту сторону, направление в которую ему не было указано?
Рабастан перевернул очередную страницу, когда почувствовал движение рядом. Его строгий взгляд метнулся от напечатанных строк к нарушительнице спокойствия. С языка уже готовы были сорваться нелицеприятные слова, которые так и не сорвались, потому что рядом с ним опустились не очередные хихикающие ошибки природы, а опустился человек, который, очевидно, стал девчонкой по величайшей ошибке мироздания, иным способом объяснить это исключение из правил, младший Лестрейндж не мог даже при всем своем желании. Пожалуй, где-то глубоко внутри, Рабастан до сих пор считал, что самым большим недостатком Алекто является то, что ей не посчастливилось родиться девочкой.
- Лекто? - изогнул бровь Рабастан, подозрительно глядя на Кэрроу, которая вопреки всем пронесшимся в его голове мыслям о девочковости и дружбе, вдруг повела себя как самая настоящая девчонка, - достала томик с пьесой про любовь и начала предлагать этот текст ему к прочтению. Слизеринец тут же начал раздумывать о том, сколь велика вероятность того, что кто-то сварил оборотное зелье и прикинулся его подругой, как она развеяла его подозрения, протянув собранный кубик Рубика. Лестрейндж позволил кубу опуститься на его ладонь. Крутанул грани в пальцах, отмечая, однородность квадратиков на каждой из сторон. Что ж, столько времени прошло, наверное, это должно было когда-нибудь случиться.
Не сказать, что Рабастан досконально помнил каждый из споров, возникавших между ним и Кэрроу, но этот конкретный спор помнил,  поскольку он был единственным, который до сего дня не исполнялся слишком длительный период времени. Лестрейндж вздохнул, поджал губы, и с ледяным неприятием уставился на предлагаемую его вниманию пьесу. Его взгляд скользнул наискосок по странице, цепляясь за ненавистные слова о любви, да еще и облеченные в стихотворную форму.
- И что ты хочешь от меня? – перевел слизеринец взгляд на подругу, -  Как и где?